whygirl
11.02.2020, 14:36
Здравствуйте, уважаемые специалисты. Я прошу откликнуться на мое письмо хоть парой слов, даже если вы не увидите в нем предмета для обсуждения. Моя проблема семейная, но, кроме меня, никто не хочет решать ее с психологами. Через полтора месяца она решится юридически, судом, и не будет ни проблемы, ни семьи. Мой муж потребовал развода, обвинив меня в смерти своей матери и в неблагополучии младшего сына. Я считаю это трагическим недоразумением и препятствую.
Дело в том, что я знаю этого человека 40 лет из своих 56, причем знаю как очень доброго, честного и порядочного, не способного ни на какую подлость. И вдруг он дошел до таких обвинений, что хочет сломать нам жизнь... Поэтому считаю, что его решение о разводе принято в нездоровом состоянии, которое усугублялось в течение нескольких лет и имеет много признаков и свои причины.
Я хочу понять, действительно ли могла его, скажем, депрессия (не знаю диагноза) повлиять на его решение, или он просто изменил мнение обо мне. Если повлияла болезнь, то есть ли шанс «вылечиться» от развода?
Позвольте мне изложить суть согласно моей логике повествования.
Вообще говоря, я, муж и сын в разных сочетаниях посещали психотерапевтов в СПб. Без успеха.
В декабре 2018 г. муж был на приеме у психотерапевта, который по итогам беседы назначил ему нейролептик, антидепрессант (паксил и эглонил) и разговорную терапию. Поскольку побочные эффекты мужу не понравились, он просто прекратил дальнейший прием задолго до получения первого терапевтического эффекта и отказался контактировать с доктором. Таким образом, он не получил необходимого медикаментозного лечения. Имея превратное представление о психотерапии, он посчитал разговорную терапию профанацией и зомбированием (извините) и не выполнил данного мне обещания лечиться, хотя я настаивала на этом несколько лет, с первых признаков болезни. По крайней мере, я убедилась, что ему действительно надо лечиться.
Первые признаки болезни – это очень странные приступы, которые начались лет пять тому назад: он вдруг судорожно кусает себя за палец, другой рукой хватается за затылок и мотает телом из стороны в сторону, чувствуется при этом очень сильное напряжение во всем теле. Он это делает скрытно, но так часто, что фаланги пальцев покрыты мозолями и постоянно замотаны пластырем. Когда я случайно заставала этот момент (в прошлые годы), я многократно пыталась обсуждать с ним, что надо обязательно избавиться (лечиться) от этого. Лечиться было негде (мы жили в городке без медицины). Решили, что если сменим обстановку, само пройдет. Помимо этих судорожных приступов, могу отметить, что он давно (как приехали сын и свекровь и до сих пор) предпочитает проводить время в уединении, что-то читает и смотрит кино с компьютера. По моим наблюдениям, после смерти матери у него отключились положительные эмоции, зато проявляется необузданная раздражительность, злоба, жестокость. В общем, стал противоположностью самому себе. Еще одна новая особенность – непостоянство решений, безответственность (в течение года несколько раз соглашался не разводиться, до такой степени, что мы ездили вместе на море в сентябре, и снова передумывал).
Теперь могу прояснить обстановку. Мы 32 года в браке. У нас два сына. Старший 32 лет живет с семьей в Подмосковье. Младший 30 лет, не женат, около пяти лет живет с нами и почти не работает.
Нервная обстановка в доме сложилась около 5 лет назад, когда почти одновременно к нам двоим приехали жить младший сын и свекровь.
Сын приехал домой, бросив работу журналиста в Москве. Свекровь привез муж из Екатеринбурга. Поскольку у нас была квартира двухкомнатная, они поселились в одной комнате. Мы полагали, что сын вскоре снова уедет в Москву и выйдет на работу, однако месяц за месяцем он сидел или лежал за компьютером, ни с кем из друзей не общался, нам грубил.
Адаптация к другой жизни у всех проходила очень сложно. У Димы была депрессия (выяснилось много позже), у свекрови рак и слабоумие. Мы начали ссориться из-за Димы и свекрови. При этом мы жили очень однообразно и замкнуто, работали совместно дома, ни с кем почти не общались, никого не принимали, не развлекались, не гуляли, никуда не ходили и не ездили, мало общались. У мужа начались приступы, у меня бессонница.
Мы вчетвером переехали в Санкт-Петербург из Ярославской области полтора года назад. Несмотря на ссоры, начавшиеся только с приездом сына и свекрови, мы строили планы на будущее и переехали вместе в Санкт-Петербург и не считали наши разногласия непреодолимыми.
Причины переезда:
улучшить условия нашей работы;
обеспечить сыну доступ к поиску работы;
получить доступ к медицинским услугам;
получить доступ к культурному досугу.
Сам переезд я считаю огромным стрессовым фактором, поскольку подготовка и устройство отняли очень много физических и психи
Свекровь умерла в марте 2019. После этого муж потребовал развода. Его аргументы следующие.
Я ненавидела ее и внушила ему ненависть к ней, из-за чего он не смог эффективно ей помочь в лечении.
Наш сын неблагополучен, потому что не воспринимает наши советы, потому что я не воспрепятствовала своему отцу более 16 лет тому назад воздействовать на ребенка, разрушая наш авторитет.
Что касается свекрови, то я сама предложила ее привезти и ухаживала за ней. Горький опыт мне подсказал, что муж мое отношение к ней переносил на себя, и его гордыня не выдержала.
По моему представлению, его главная проблема – его отношения с сыном. Кажется, что он до сих пор каждую минуту сосредоточен на том, что сын не работает, тунеядствует, не развивается, деградирует. И вся причина, якобы, в том, что мой отец запрограммировал его в детстве: слушай только себя, делай, что хочешь. Когда Диме было 13-15 лет, мы из него ремнем выбивали науку деда, с дедом воевали самым серьезным образом. Но муж не признает, что именно насилие в детстве повлияло на Димину жизнь. По крайней мере, сын отрицает пагубное влияние на него деда в детстве, а чувствует отношение к нему отца после этого как к попорченному, недостойному. У них давно нет не то, что доверительных или ровных отношений, они уже много месяцев не разговаривают.
Отношение мужа к моему отцу кажется каким-то иррациональным, патологическим. Он рассказывает эту историю про «совращение младенца» каждый раз, когда начинается обсуждение нашего развода: с родственниками, знакомыми, психологами на сеансах, судье на заседании, причем излагает очень нервно, сумбурно. Он зафиксировался на этом, никаких контрдоводов по теме не воспринимает, просто не отвечает на них. Даже идея развода изначально возникла, как способ заставить сына обеспечивать себя и меня.
Понятно, что сын у нас действительно неблагополучен и истерзал нам всю душу. У него была депрессия после увольнения с работы, которая ему очень нравилась. Диагноз ставил сам себе, начитавшись Интернета. Можно согласиться в какой-то степени: по роду деятельности, он умеет работать с источниками. Он считает, что сейчас его состояние таково, что он не может работать по специальности, и надо просто ждать, когда он почувствует какие-то изменения. Ничего более конкретного за несколько лет добиться не удалось. Мы надеялись, что пребывание в Питере его вдохновит, но ничего не изменилось. Причем, он считает, что это состояние не патологическое, а вариант нормы. Работать не по специальности, тупо ради денег, он считает ниже своего достоинства. Есть за счет людей, которым почти не сочувствует, ему не унизительно. Я не могу просто выгнать его на улицу, душеспасительные беседы не действуют. Я чувствую нашу вину в том, что мы его в пубертатном периоде так погнули. А выход вижу в восстановлении хороших отношений между ним и отцом.
Осталось понять, достижимо ли это. Мы ходили втроем к психотерапевту. Муж протараторил страшилку про деда, потом было интервью с Димой. Его ответы доктору звучали, как детский лепет, ни на одно «почему» и «как» он ответа не дает. Ему предложили пройти анкетирование (выдали тест-опросник Леонгарда-Шмимека, стандартизированный клинический личностный вопросник), он отказался.
Поскольку они оба вменяемы и не опасны для себя и окружающих, по закону, нельзя их заставить лечить свою психику. Это я слышала на каждом сеансе. Мы продолжаем находиться в полной изоляции (совместная работа – единственный источник заработка, почти не требует общения), никто из нас не имеет «группы поддержки» и советчиков. Можно считать, что я очередной раз просто «выговорилась для облегчения души». Но я продолжаю надеяться на волшебный совет. Я повторяю, что воспринимаю все, как трагедию, и ищу способ предотвратить. Спасибо всем, кто дочитал.
С уважением,
Жанна
Дело в том, что я знаю этого человека 40 лет из своих 56, причем знаю как очень доброго, честного и порядочного, не способного ни на какую подлость. И вдруг он дошел до таких обвинений, что хочет сломать нам жизнь... Поэтому считаю, что его решение о разводе принято в нездоровом состоянии, которое усугублялось в течение нескольких лет и имеет много признаков и свои причины.
Я хочу понять, действительно ли могла его, скажем, депрессия (не знаю диагноза) повлиять на его решение, или он просто изменил мнение обо мне. Если повлияла болезнь, то есть ли шанс «вылечиться» от развода?
Позвольте мне изложить суть согласно моей логике повествования.
Вообще говоря, я, муж и сын в разных сочетаниях посещали психотерапевтов в СПб. Без успеха.
В декабре 2018 г. муж был на приеме у психотерапевта, который по итогам беседы назначил ему нейролептик, антидепрессант (паксил и эглонил) и разговорную терапию. Поскольку побочные эффекты мужу не понравились, он просто прекратил дальнейший прием задолго до получения первого терапевтического эффекта и отказался контактировать с доктором. Таким образом, он не получил необходимого медикаментозного лечения. Имея превратное представление о психотерапии, он посчитал разговорную терапию профанацией и зомбированием (извините) и не выполнил данного мне обещания лечиться, хотя я настаивала на этом несколько лет, с первых признаков болезни. По крайней мере, я убедилась, что ему действительно надо лечиться.
Первые признаки болезни – это очень странные приступы, которые начались лет пять тому назад: он вдруг судорожно кусает себя за палец, другой рукой хватается за затылок и мотает телом из стороны в сторону, чувствуется при этом очень сильное напряжение во всем теле. Он это делает скрытно, но так часто, что фаланги пальцев покрыты мозолями и постоянно замотаны пластырем. Когда я случайно заставала этот момент (в прошлые годы), я многократно пыталась обсуждать с ним, что надо обязательно избавиться (лечиться) от этого. Лечиться было негде (мы жили в городке без медицины). Решили, что если сменим обстановку, само пройдет. Помимо этих судорожных приступов, могу отметить, что он давно (как приехали сын и свекровь и до сих пор) предпочитает проводить время в уединении, что-то читает и смотрит кино с компьютера. По моим наблюдениям, после смерти матери у него отключились положительные эмоции, зато проявляется необузданная раздражительность, злоба, жестокость. В общем, стал противоположностью самому себе. Еще одна новая особенность – непостоянство решений, безответственность (в течение года несколько раз соглашался не разводиться, до такой степени, что мы ездили вместе на море в сентябре, и снова передумывал).
Теперь могу прояснить обстановку. Мы 32 года в браке. У нас два сына. Старший 32 лет живет с семьей в Подмосковье. Младший 30 лет, не женат, около пяти лет живет с нами и почти не работает.
Нервная обстановка в доме сложилась около 5 лет назад, когда почти одновременно к нам двоим приехали жить младший сын и свекровь.
Сын приехал домой, бросив работу журналиста в Москве. Свекровь привез муж из Екатеринбурга. Поскольку у нас была квартира двухкомнатная, они поселились в одной комнате. Мы полагали, что сын вскоре снова уедет в Москву и выйдет на работу, однако месяц за месяцем он сидел или лежал за компьютером, ни с кем из друзей не общался, нам грубил.
Адаптация к другой жизни у всех проходила очень сложно. У Димы была депрессия (выяснилось много позже), у свекрови рак и слабоумие. Мы начали ссориться из-за Димы и свекрови. При этом мы жили очень однообразно и замкнуто, работали совместно дома, ни с кем почти не общались, никого не принимали, не развлекались, не гуляли, никуда не ходили и не ездили, мало общались. У мужа начались приступы, у меня бессонница.
Мы вчетвером переехали в Санкт-Петербург из Ярославской области полтора года назад. Несмотря на ссоры, начавшиеся только с приездом сына и свекрови, мы строили планы на будущее и переехали вместе в Санкт-Петербург и не считали наши разногласия непреодолимыми.
Причины переезда:
улучшить условия нашей работы;
обеспечить сыну доступ к поиску работы;
получить доступ к медицинским услугам;
получить доступ к культурному досугу.
Сам переезд я считаю огромным стрессовым фактором, поскольку подготовка и устройство отняли очень много физических и психи
Свекровь умерла в марте 2019. После этого муж потребовал развода. Его аргументы следующие.
Я ненавидела ее и внушила ему ненависть к ней, из-за чего он не смог эффективно ей помочь в лечении.
Наш сын неблагополучен, потому что не воспринимает наши советы, потому что я не воспрепятствовала своему отцу более 16 лет тому назад воздействовать на ребенка, разрушая наш авторитет.
Что касается свекрови, то я сама предложила ее привезти и ухаживала за ней. Горький опыт мне подсказал, что муж мое отношение к ней переносил на себя, и его гордыня не выдержала.
По моему представлению, его главная проблема – его отношения с сыном. Кажется, что он до сих пор каждую минуту сосредоточен на том, что сын не работает, тунеядствует, не развивается, деградирует. И вся причина, якобы, в том, что мой отец запрограммировал его в детстве: слушай только себя, делай, что хочешь. Когда Диме было 13-15 лет, мы из него ремнем выбивали науку деда, с дедом воевали самым серьезным образом. Но муж не признает, что именно насилие в детстве повлияло на Димину жизнь. По крайней мере, сын отрицает пагубное влияние на него деда в детстве, а чувствует отношение к нему отца после этого как к попорченному, недостойному. У них давно нет не то, что доверительных или ровных отношений, они уже много месяцев не разговаривают.
Отношение мужа к моему отцу кажется каким-то иррациональным, патологическим. Он рассказывает эту историю про «совращение младенца» каждый раз, когда начинается обсуждение нашего развода: с родственниками, знакомыми, психологами на сеансах, судье на заседании, причем излагает очень нервно, сумбурно. Он зафиксировался на этом, никаких контрдоводов по теме не воспринимает, просто не отвечает на них. Даже идея развода изначально возникла, как способ заставить сына обеспечивать себя и меня.
Понятно, что сын у нас действительно неблагополучен и истерзал нам всю душу. У него была депрессия после увольнения с работы, которая ему очень нравилась. Диагноз ставил сам себе, начитавшись Интернета. Можно согласиться в какой-то степени: по роду деятельности, он умеет работать с источниками. Он считает, что сейчас его состояние таково, что он не может работать по специальности, и надо просто ждать, когда он почувствует какие-то изменения. Ничего более конкретного за несколько лет добиться не удалось. Мы надеялись, что пребывание в Питере его вдохновит, но ничего не изменилось. Причем, он считает, что это состояние не патологическое, а вариант нормы. Работать не по специальности, тупо ради денег, он считает ниже своего достоинства. Есть за счет людей, которым почти не сочувствует, ему не унизительно. Я не могу просто выгнать его на улицу, душеспасительные беседы не действуют. Я чувствую нашу вину в том, что мы его в пубертатном периоде так погнули. А выход вижу в восстановлении хороших отношений между ним и отцом.
Осталось понять, достижимо ли это. Мы ходили втроем к психотерапевту. Муж протараторил страшилку про деда, потом было интервью с Димой. Его ответы доктору звучали, как детский лепет, ни на одно «почему» и «как» он ответа не дает. Ему предложили пройти анкетирование (выдали тест-опросник Леонгарда-Шмимека, стандартизированный клинический личностный вопросник), он отказался.
Поскольку они оба вменяемы и не опасны для себя и окружающих, по закону, нельзя их заставить лечить свою психику. Это я слышала на каждом сеансе. Мы продолжаем находиться в полной изоляции (совместная работа – единственный источник заработка, почти не требует общения), никто из нас не имеет «группы поддержки» и советчиков. Можно считать, что я очередной раз просто «выговорилась для облегчения души». Но я продолжаю надеяться на волшебный совет. Я повторяю, что воспринимаю все, как трагедию, и ищу способ предотвратить. Спасибо всем, кто дочитал.
С уважением,
Жанна